Культурный эксперимент [=Бог Курт] - Моравиа Альберто

Курт. Внимание, господа. Сейчас все всё поймут. Итак, благородная, чистая, светлая, свободная, сильная, героическая цивилизация, к которой мы стремимся, это будет цивилизация без морали и без бога. И по той лишь простой причине, что каждый человек в этой цивилизации сам будет во всех отношениях богом. Бог Хорст, бог Фриц, бог Генрих, бог Людвиг и так далее.

Третий офицер. А также и бог Курт, надо полагать?

Курт. Разумеется, и бог Курт. Так вот, господа, на чем держится сейчас наша мораль?

Третий офицер. На фюрере.

Курт. Эх, эх! Партайгеноссе хочет заткнуть мне рот. Но я актер и должен продолжать. Итак, господа, наша мораль в будущем конечно же будет держаться на фюрере. Но пока что она зиждется на семье.

Первый офицер. Я бы хотел напомнить господину коменданту, что почти у всех присутствующих здесь есть семья.

Курт. Но нужно ли говорить о семье в будущем — вот вопрос.

Хорст. Курт, давай дальше. Конечно же, можно говорить о семье в будущем.

Третий офицер. А какая же она все-таки будет?

Курт. Какая будет, не знаю. Какой она должна быть, могу сказать вполне определенно — никакой.

Первый офицер. Теперь понимаю, куда клонит господин комендант лагеря. Не знаю, что думают другие здесь присутствующие партайгеноссе, но я считаю своим долгом высказать свое мнение. Господа, у меня есть семья, и даже не одна, в том смысле, что есть семьи у моих детей. У меня есть жена, которую я всегда любил и уважал и которая родила мне пятерых детей — трех мальчиков и двух девочек. Эти пятеро все обзавелись семьями, так что у меня еще множество внуков. Я военный, господа, но сразу же после родины для меня важнее всего семья. Мы с женой воспитали наших детей в нацистских традициях, в любви к родине, уважении к религии, к долгу. И наши дети так же воспитывают своих детей. Что все это, господа, совсем неплохо, а хорошо, доказывает тот факт, что все мои сыновья в армии, в африканском корпусе и в «Мертвой голове», а дочери записались во вспомогательный женский батальон. О дереве судят по плодам, господа. И теперь, по крайней мере в нашем случае, дерево принесло плоды, которыми каждый здесь присутствующий конечно же мог бы гордиться.

Курт. Я не собирался, как я уже говорил, начинать дискуссий о семье. Я еще раз повторяю: то, что я сказал и еще скажу, должно рассматриваться как составная часть драмы.

Третий офицер. Прежде чем спектакль продолжится, я хотел бы, чтобы партайгеноссе Курт напомнил нам о том, как проходит рождество в семье.

Курт. А при чем тут рождество в семье?

Третий офицер. Господа, мне тридцать пять лет. Я женат уже десять лет. У меня трое маленьких детей. Сегодня рождество, и все мы, я уверен, хотели бы провести этот день со своими близкими. В мирное время мы с женой посвящали рождественскую неделю украшению новогодней елки. Мы покупали очень высокую елку, множество коробок с игрушками, уйму подарков. В канун рождества мы с женой целую ночь украшали елку, потом запирали гостиную на ключ, чтобы наши дети не увидели ее раньше времени. Дети тем временем писали с помощью матери каждый свое письмо родителям — на особой бумаге с золотой каймой и рождественским рисунком — в котором обещали быть в новом году умными и послушными. В рождество наши дети вручали нам свои письма, потом читали выученные специально по этому случаю стихи и только тогда мы открывали дверь в гостиную и им разрешалось полюбоваться елкой во всем ее блеске и красоте — настоящая немецкая елка, до самой макушки усыпанная блестками, со множеством горящих свечей, и на ветвях висят пакетики с подарками. Моя жена ставила пластинку с духовной музыкой нашего великого Баха; мы брались за руки и с пением водили хороводы вокруг елки, родители вместе с детьми… И вот теперь я хотел бы спросить партайгеноссе Курта, что же плохого он находит в этом семейном празднике и вообще в самой семье. Что касается меня, господа, то для меня воспоминание об этих праздниках — яркий свет во мраке войны. Свет, господа, который партайгенноссе Курт, насколько я понял, хотел бы погасить.

Первый офицер. Очень хорошо сказано, партайгеноссе Фриц. Очень хорошо вы описали рождество. Очень волнующе.

Хорст. Повторяю — пусть Курт продолжит свой спектакль.

Курт. Господа, прошу вас снова обратить внимание на то, что речь идет не о семье кого-либо из присутствующих, а о семье, так сказать, в идеологическом смысле слова.

Третий офицер. Семья — это не идеология. Это дорогой каждому жизненный факт.

Первый офицер. Хорошо сказано, партайгеноссе Фриц.

Курт. Господа, чтобы окончательно успокоить вас, уточню, о какой семье я говорю. Наши предки арийцы, как вы знаете, завоевали своим мечом огромные территории, населённые низшими расами. Однако они не уничтожили их, к сожалению, а решили использовать в своих целях. Но чтобы использовать, им пришлось в какой-то мере перенять их образ жизни. Среди того, что они переняли, главным образом была именно семья.

Первый офицер. А разве арийцы поначалу не имели семьи?

Курт. Конечно, нет. По крайней мере, в том смысле, какой мы вкладываем в это слово сегодня. Арийцы, приняв институт семьи, допустили большую, хотя и не столь уж непоправимую ошибку, и создали тем самым предпосылку для возникновения морали. Сегодня, господа, мы наконец в состоянии исправить ошибки наших предков.

Первый офицер. Можно спросить партайгеноссе коменданта, как он намерен исправить ошибки наших предков.

Курт. Просто — уничтожить семью. Да, господа, семья — это единственное серьезное препятствие на пути создания свободного, поистине героического, поистине простого общества подобного тому, какое было у арийцев. Этот неразрешимый узел естественных взаимоотношений и неестественных табу, предрассудков и глухих страстей, лицемерия и притворства, похоти и самоистязания, извращения и лжи, эгоизма и сентиментальности, этот мрачный, чудовищный клубок должен быть уничтожен. Пока будет существовать семья, будет и мораль. А пока будет мораль, человечество никогда не сможет считать себя поистине свободным.

Первый офицер. И это — идея спектакля?

Курт. Да.

Первый офицер. Тогда пусть всем будет ясно, что за этот спектакль, на котором мы сейчас будем присутствовать, мы не несем никакой ответственности.

Курт. Спектакль, на котором вы сейчас будет присутствовать, это культурный эксперимент. Когда вы присутствуете при каком-нибудь научном эксперименте в лаборатории, разве вы чувствуете себя хоть в какой-то мере ответственным за него? Нет, вы лишь наблюдаете и, если эксперимент удается, оцениваете его результаты.

Хорст. Так давай, Курт, объясни нам, в чем же будет заключаться этот эксперимент.

Курт. Он будет заключаться в исполнении трагедии Софокла «Эдип-царь».

Первый офицер. В Германии «Эдип-царъ» Софокла идет на обычной сцене и, покупая билет, никто никогда не думает, что будет присутствовать на каком-либо, пусть даже культурном, эксперименте.

Курт. Подождите, сейчас все будет ясно. Итак, господа, прежде всего, почему «Эдип-царь»? Потому что наш спектакль должен носить воспитательный характер. А чтобы воспитывать, мало изложить теорию, нужно еще привести примеры. Найдется ли, господа, более яркий воспитательный пример на тему о семье, чем «Эдип-царь»?

Хорст. Все трагедии так или иначе касаются семьи.

Курт. Да, Хорст, все трагедии касаются семьи, пожалуй, можно даже утверждать, что трагедия, по крайней мере до сих пор и немыслима без семьи. Но «Эдип» имеет к проблеме семьи гораздо больше отношения, чем любая другая трагедия. Эдип убивает своего отца, становится мужем своей матери. Когда же раскрывается отцеубийство и кровосмешение, Эдип ослепляет себя, а мать кончает самоубийством. Итак, отцеубийство, кровосмешение, самоубийство, самоослепление. И все это делают люди одной крови в кругу одной единственной семьи. Не узнаете ли, господа, в этой чудовищной концентрации насилия, несчастий, секса и родственных уз хорошо знакомую вам семейную обстановку?